III
— Обедать! — крикнул Павел Петрович на весь дом, входя в переднюю.
Горничная, сидевшая в ней, вскочила, усмехнулась и скрылась в комнатах.
— У меня строго! — заметил Павел Петрович и подмигнул ей вслед.
Обед, действительно, был подан скоро.
Мы сели за него вдвоем, потому что жены Павла Петровича дома не оказалось. Проголодавшись дорогой, я ел за двух и молчал. Павел Петрович только пил и первый начал разговор:
— Ты где обыкновенно обедал в Харькове? Небось все по кухмистерским?
— Нет, дома.
Павел Петрович улыбнулся.
— Дома? Навряд… Извини, если не поверю.
— Что же тут невероятного?
Павел Петрович махнул рукой:
— Да уж ваша братия известно как живет!
— То есть чья это «братия»?
— Да студенты и всякие такие… Все по кухмистерским. Конину жрут.
— Во-первых — я не студент, а во-вторых, и студенты не все одинаково живут…
— Что такое? — насмешливо-медленно перебил Павел Петрович и потом сразу сдвинул брови и заговорил строго и убедительно. — Да кому же ты рассказываешь? Я, брат, вдесятеро лучше тебя знаю эту компанию… Расскажи кому-нибудь другому.
Я удивленно поглядел на него, потому что знал, что он даже в университетских городах никогда не бывал.
— Да где же ты ее мог узнать? — спросил я. — Ведь ты…
— Ну, что «я»? Как это «где»? Я, брат, когда жил в Москве…
Я не утерпел и в свою очередь перебил его:
— Да ты в Москве был еще трехлетним! Ты не видал ее…
Снова удивленный и строгий взгляд со стороны Павла Петровича.
— То есть как это не видал? Если ты не видал, это не значит, что я не видал.
— Конечно, из-за этого-то не значит. Но суть в том…
— Да я Москву как пять пальцев знаю.
— Ну, опиши мне… Ну, хоть Кремль.
— Да я у тебя не на экзамене!
— Конечно, не на экзамене, но все-таки опиши, пожалуйста. Что ты там видел, например?
Павел Петрович вздохнул и покачал головою.
— Как это «что видел»? — спросил он с презрительным сожалением. — Что все видят, то и я видел.
— Ну, что же все видят? Павел Петрович начал злиться.
— «Сто видят»!.. «Сто видят»!
— Нет, ты дразниться-то погоди.
— Да ну, понятно что! Дома, церкви, бульвары, магазины… Ты, братец, ей-богу, ошалел!..
— Стой! Стой! — завопил я. — Как «бульвары, магазины»? Да в Кремле, кроме дворцов, церквей и присутственных мест, ничего нету— ни бульваров, ни магазинов!
Павел Петрович, презрительно скосив губы, пожал плечами и спокойно, тоном, каким говорят с детьми, возразил:
— Да не обыкновенные же магазины, деточка! Ведь можно было догадаться, что я говорю про лавчонки, где продают… Ну, крестики разные, картинки… А ты, голубчик, воображаешь, что там магазины с зеркальными стеклами?
Я опять перебил:
— Погоди… а бульвары-то где ты видел?
— Я про бульвары и не думал говорить.
— Как не думал? Ты сказал: «дома, церкви, бульвары»…
Павел Петрович откинулся на спинку дивана и развел руками:
— Это, наконец, черт знает что! Ты в глаза лжешь, — воскликнул он. — Уверяет меня про какие-то бульвары…
— Да как же не уверять? Как тебе не стыдно?..
— Ты, брат, беспамятен стал, как старая…
Окончание фразы было такое, которое передать нет никакой возможности. Я махнул рукой и смолк.
Помолчали…
Павел Петрович катал из хлеба шарики и насмешливо «играл» глазами. Я бесцельно глядел в окно на золотистый свет кроткого осеннего солнца.
Наконец, Павел Петрович выпил рюмку водки, понюхал, вместо закуски, кусок хлеба и, раскуривая папиросу, заговорил опять:
— А что действительно студенты кониной пробавляются, — я докажу тебе. Если ты ничего не читаешь, так я тебе помогу, дам «Отечественные записки», там даже рассказ про это напечатан. Здорово этих «ученых» прохватывают.
— То есть как «прохватывают»?
— Очень просто.
— Да за что прохватывать-то? Ведь нельзя же обидеть умного человека, если даже самым ехидным тоном сказать: «ты конину ел»… Я, право, все-таки не думал, что ты о людях по кошельку судишь.
— А почему же и не судить! Не лезь в волки, когда хвост собачий.
— Хвост-то тут при чем? Павел Петрович махнул рукой.
— Молчи, молчи, брат! Не связывайся! Ты, я вижу, еще многого не дотяпываешь.
— Как это «не дотяпываешь»?
— А то как же… Молодо-зелено… Я, брат, и не таких-то молодцов «остригал».
Павел Петрович поднялся.
— А самое лучшее, — докончил он, — оставить эту материю. — И, весело и хитро играя глазами, выпил еще рюмку и ушел спать. |
