VI
— Вы, кажется, ярый последователь теории Толстого? — все хотите делать сами, — пошутил Сергей Сергеич, когда я вернулся.
— Страстный! — ответил я в том же тоне.
Тогда Сергей Сергеич сделал серьезное лицо и сказал:
— A propos, читали вы новую книжку Скабичевского: «Толстой как художник и моралист»?
— То есть барона Диетерло? — спросил я.
— Да, да, Дистерло, — поспешно подтвердил Сергей Сергеич и, показав таким образом, что он перемешал фамилии из-за «глупейшей» рассеянности, авторитетно начал делать критические замечания на «книжечку».
Потом перешел к самому Толстому, сказал несколько интересных фраз насчет его «теорий», прибавляя к ним, как к собственным мнениям: «мне кажется», «я думаю» — и наконец, доставая портсигар, быстро закурил папиросу, изящно помотал спичкой, элегантно бросил ее, откинулся к спинке стула и заключил:
— Мне, по правде сказать, жаль его: запутался старик!
Павел Петрович, дотоле молчавший, вдруг сказал:
— А по-моему, даже не запутался, а просто спятил с ума! Иначе как же допустить, что богатый человек, бывший столько лет министром, ни с того ни с сего стал плести лапти?
— То есть как это «министром»? — раздраженно небрежным тоном спросил Сергей Сергеич.
— То есть так, — разве не поняли? — отвечал Павел Петрович, и глаза у него загорелись.
— Он не был министром, — продолжал Сергей Сергеич.
— Нет, был, — дерзко и грубо возразил Павел Петрович.
— Pardon, насколько я знаю…
— Мало знаете…
Сергей Сергеич поглядел, вздернул плечами, но, увидав у Павла Петровича совсем бешеные глаза, поспешил кое-как перевесть разговор на другое. Но Павел Петрович еще очень долго щурил левый глаз и с злобной улыбкой поглядывал на Сергея Сергеича. Тот старался не замечать этого. Он пустился опять высыпать свои знания по части модных толков: говорил очень много о женском вопросе, затем перешел к журналам, сказал с неприятной гримасой о их теперешней бессодержательности и, вспомнив о старых журналах, воскликнул с чувством:
— Да! Жаль, жаль «Отечественных записок»!
Разговор наш был прерван приездом жены Павла Петровича, очень похожей на бубновую даму. Когда она, переодевшись, вышла к чаю, Сергей Сергеич совсем оживился. Он встал и, расхаживая и покуривая, заговорил о деревенской скуке, в которую он, впрочем, «не попадет, если Павел Петрович позволит ему проводить свои вечера в его семействе», рассказал, с какими приключениями он будто бы добрался до станции, опять свел разговор на женщин, но уже в более легком, остроумном тоне, и т. д. и т. д.
Павел Петрович более всего хлопотал о закуске и выпивке и, подвыпивши, стал петь, принимая мужественные, удалые позы и стараясь своим громадным, необработанным баритоном заставить звенеть стекла. Сергей Сергеич подпевал тоже баритоном, только сдержанным, грациозно облокотившись на спинку стула и играя часовой цепочкой.
Я распрощался и ушел спать.
Часа в три ночи я услышал, что меня будят.
— Слушай! Встань-ка! — бормотал кто-то, дергая меня за плечо.
Я чиркнул спичкой и увидел Павла Петровича.
— Хочешь выпить? — спрашивал он торопливо.
Я только мог расхохотаться. Павел Петрович пробормотал: «Ну, черт с тобой!» — и, закурив папиросу, лег около меня. Помолчав, он, наконец, выговорил угрюмо:
— Однако я эту дохлую личность за хвост да на солнце! Ей-богу! Опомниться даже не успеет.
— Кого? — спросил я.
— Контролеришку…
Я хотел было расспросить, в чем дело, но сон одолел любопытство. |
