VI
Дальнейший этап культа страданий.
За страданием сохраняется значение одного из «начал», лежащих в основе мироздания. Но активная творческая роль страдания, еще более, чем в поэзии Влад. Соловьева, тускнет; взаимоотношение между страданием и его противоположностью еще более теряет в своей интимности, и из отношения причины и действия превращается в простую игру антитез.
Д. Мережковский воспевает противопоставление смерти и жизни.
«Поэт посещает Пантеон. Там, в храме олимпийских богов царит бог самоотречения и страдании, «древнему сонму богов чуждый, неведомый бог». «Это мой бог, - возглашает г. Мережковский, - перед ним я невольно склоняю колени... Радостно муку и смерть принял благой за меня... Верю в тебя, о господь, дай мне отречься от жизни. Дай мне во имя любви вместе с тобой умереть!..» Но заявивший себя сторонником «отречения от жизни» поэт спешит сделать поправку. Оглянувшись назад и увидав «солнце, открытое небо», увидав, что «льется из купола свет», что «в тихой лазури небес - нет ни мученья, ни смерти», он восклицает: «Сладок нам солнечный свет, жизнь - драгоценнейший дар!»
Вступивший, таким образом, в редкое противоречие с самим собою, поэт задумывается, и плодом его размышлений является следующая тирада:
Где же ты, истина?.. В смерти, в небесной любви и страданьях,
Или, о, тени богов, в вашей земной красоте?
Спорят в душе человек а, как в этом божественном храме,
Вечная радость и жизнь, вечная тайна и смерть...
К этому cпору, к этой антитезе поэт возвращается при каждом удобном поводе, описывает эту антитезу, пользуясь самыми различными образами и приемами.
Борющиеся силы оказываются, например, «родными безднами», явлениями, лишь отражающими друг друга, как зеркала.
«И смерть и жизнь родные бездны. Они подобны и равны, друг другу чужды и любезны, одна в другой отражены. Одна другую углубляет, как зеркало, а человек их соединяет, разделяет своей волею навек». Зло и добро - два пути, ведущие -к одной и той же цели. «И все равно, куда идти».
Поэт старается поразить читателей сближением антитез смерти и любви. Он доказывает, что любовь наделена силой смерти, а смерть способностью порождать любовь.
В мистерии «Христос, ангелы и душа» мы читаем нижеследующие строки. Ангелы ведут диалог с душой. Они, на вопрос души: где ее возлюбленный, описывают крестные страдания Христа. «В тоске изнемогая, но все еще любя, спаситель, умирая, молился за тебя»... Поучивши подобный ответ, душа заявляет: «Я плакать буду вечно. За мир он пролил кровь, любил так бесконечно и умер за любовь!., любви какая сила! Любовь, о для чего, б е з у м н а я, убила ты бога моего!»
Поэт наедине со своей возлюбленной. Они страдают и молчат. Любовь для обоих их сплошная мука, они - одиноки в любви. «Стремясь к блаженству и добру, влача томительные дни, мы все - одни, всегда - одни». Следует гордое восклицание: «Я жил один, один умру!» - и великолепная сентенция: настоящая любовь познается только при посредничестве смерти. «Любить научит смерть одна все то, к чему возврата нет».
А вот образцы еще более изощренной и разнообразной игры в противоположения.
Воспевается, например, обломок стали («Сталь»). Он - могуч, он, «потомок воды, железа и огня», учит поэта быть сильным. В то же время сияние его - «нежней, чем в поле вешний цвет»; на нем даже дыхание детских уст властно оставить свои следы. И г. Мережковский видит в стали идеал для сердца. «О, сердце, стали будь подобно - нежней цветов и тверже скал!» Оно не должно бояться ни врагов, ни друзей, ни покоя, ни борьбы, ни страданья. «Дерзай же, полное отваги, живую двойственность храня, бессчастный мудрый холод влаги и пыл мятежного огня».
Поэту знакома веселость при наличности условий, решительно отрицающих ее («Веселые думы»).
Без веры давно, без надежд, без любви,
О, странно веселые думы мои!
Во мраке и сырости старых садов -
Унылая яркость последних цветов.
Набрасывается концепция идеального существования. Поэт усматривает воплощение последнего в волнах, соединивших в себе редкие противоположности. «О, если б жить, как вы живете, волны, свободные, бесстрастие храня, и холодом и вечным блеском полны!..» «Зачем ваш смех так радостен и молод?.. О, дайте мне невозмутимый холод и вольный смех и вечную красу!..»
Д. Мережковский определяет свое отношение к богу. И это отношение опять-таки принимает форму сочетания двух антитез. Бог, в представлении поэта - начало, враждебное его душе, начало, заставляющее душу страдать. И, однако, бог и душа безраздельно соединены.
Душа моя и Ты, с тобой одни мы оба,
Всегда лицом к лицу, о, мой последний Враг.
..........................................................
И в буйном трепете тебя за жизнь кляня,
Я все же знаю: Ты и Я - одно и то же.
Поэта привлекает образ Леонардо Да-Винчи[17]. Почему? Мережковский видит в нем опять то же таинственное сосуществование двух «бездн». «О, Винчи, ты во всем - единый». («Леонардо да-Винчи».) Потому поэт наделяет его «страшным ликом», окружает ореолом чего-то непостижимо-грандиозного. «Уже, как мы, разнообразный, сомненьем дерзким ты велик, ты в глубочайшие соблазны всего, что двойственно, проник».
Воплощением антитез обрисована у Мережковского и фигура Микель-Анджело. «Опытный в добре, как и во зле», вечно упорный в работе, никогда «не вкушавший покоя», нетерпеливый, угрюмый, одинокий, Микель-Анджело «в исполинских глыбах изваяний, подобных бреду, всю жизнь не мог осуществить чудовищных мечтаний и, красоту безмерную любя, порой не успевал кончать созданий». «Одной судьбы ты понял неизбежность для злых и добрых: плод великих дел - ты чувствовал покой и безнадежность». «И вот стоишь, - обращается поэт к его статуе, - непобедимый роком, ты предо мной, склоняя гордый лик, в отчаянии спокойном и глубоком, как демон безобразен и велик».
Другими словами, декламация на тему: сочетание страданий и покоя, безобразия и красоты.
Ограничимся приведенными примерами[18]. Они дают вполне достаточное понятие о том, по какому новому русту направилось поэтическое творчество. Правда, игры антитез не чужд был, в известной степени, еще Надсон. Правда, не безгрешен в этом отношении и Владимир Соловьев. Одно из наиболее выдающихся стихотворений<1> последнего написано как раз в «антитетическом стиле». Но «антитетичность» в общем ни для того, ни для другого не характерна. Первым из «новых» лириков, определенно и решительно ставшим на путь игры в антитезы, следует, несомненно, признать автора «Леонардо да-Винчи» к «Микель-Анджело».
<1> Стих. «Иматра»: «Шум и тревога в глубоком покое, мутные волны средь белых снегов, льдины прибрежной пятно голубое, неба жемчужного тихий покров. Жизнь мировая в стремлении смутном так же несется бурливой струей, в шуме немолчном, хотя лишь минутном, тот же царит неизменный покой». |
