Из писем Г. В. Адамовича, Т. А. Осоргиной-Бакуниной и Н. Б. Зайцевой-Соллогуб
Слова, произнесенные А. Твардовским с трибуны писательского съезда (первого после смерти Сталина): «Бунин — по времени последний из классиков русской литературы, чей опыт мы не имеем права забывать», а затем повторенные в его предисловии к Собранию сочинений в 9 томах (1965 г.), сняли многие из еще существовавших препятствий, и бунинские произведения стали доступны широкому читателю в Советском Союзе. Заодно стали доступны и некоторые архивы, материалы до тех пор неизвестные: какие-то из них были щедро подарены Верой Николаевной Муромцевой-Буниной и использованы А. Бабореко в его книге (одной из первых книг о Бунине, вышедших в СССР). Конец 1960-х гг. в советском литературоведении был отмечен многими публикациями и статьями о Бунине в журналах и альманахах («Новый мир», «Вопросы литературы»), появлением монографий (О. Михайлова, В. Афанасьева, А. Волкова, Т. Бонами). Разные по своему литературоведческому уровню, они внесли, так или иначе, полезный вклад в буниноведение. Но везде очень бегло и односторонне рассматривался эмигрантский период, который советские исследователи трактовали как время упадка бунинского таланта. Когда я начала внимательно изучать творчество Бунина, эта точка зрения показалась мне неприемлемой, поскольку она противоречила фактам, и мне захотелось написать о нем монографию.
Написать книгу о Бунине было очень заманчиво. Еще в довоенные годы мне довелось познакомиться со многими его произведениями, преимущественно по парижским изданиям. В то время в Бухаресте, где я жила, существовала частная, домашняя русская библиотека, которую содержала интеллигентная пожилая дама. Там можно было найти много ценных изданий, приобретенных еще до революции, либо в 1920—1930-е гг., когда общение с Францией было свободным. В основном это были книги русских классиков. О советской литературе в Румынии тогда знали мало, поскольку книги из СССР почти не поступали из-за «железного занавеса».
Русская литература занимала важное место в культурной жизни Румынии XIX и начала XX в. Особенно много переводились и были широко известны произведения Достоевского и Толстого. Не последнюю роль сыграл в этом пример Франции. Румынская культура, румынский писательский мир во многом ориентировались на французскую культуру.
Меньше был знаком румынский читатель с писателями предреволюционных лет. Например, Андрей Белый долгие годы оставался неизвестным. Первые румынские переводы рассказов Бунина появились в 1916—1917 гг. (среди них «Господин из Сан-Франциско», «Легкое дыхание»), одновременно стали печататься в известных литературных журналах небольшие статьи о русском писателе. Более широко румынские читатели познакомились с бунинскими произведениями в начале 1920-х гг. И опять же, думается, не без влияния примера Франции, где начали печатать и в журналах, и отдельными изданиями, иногда повторными, переводы «Деревни», ряда рассказов («Господин из Сан-Франциско», «Сны Чанга», «Грамматика любви» и т.д.) и новелл («Суходол», «Митина любовь», «Игнат» и др.). И в Румынии бунинским рассказам открыли дорогу журналы; лишь в 1926 г. под названием «Чаша жизни» вышел первый не очень объемный сборник, состоявший в основном из уже известных румынскому читателю произведений («Господин из Сан-Франциско», «Легкое дыхание», «Аглая», «Последнее свидание» и др.). Нельзя сказать, что Бунину повезло в те годы с румынскими переводчиками. Большинство из них не обладали достаточным мастерством для передачи тонкого и неподражаемого бунинского стиля. В лучшую сторону выделялся лишь сборник, вышедший в 1936 г. под заглавием «Новеллы». Переводчиком тут выступала Лучия Деметриус, в то время молодая, начинающая писательница, ставшая затем довольно известной литературной фигурой. Если подвести какой-то итог этому периоду в распространении произведений Бунина в Румынии, то можно отметить, что переводчики предпочитали в основном краткие тексты и в особенности рассказы о любви («Солнечный удар», «Последнее свидание», «Сын», «Игнат» и др.).
Новая волна интереса к творчеству Бунина относится к 1960-м гг. Румыния была уже страной социалистического лагеря, и на этот раз сказалось отношение к писателю в Советском Союзе. В эти годы были переведены все главные произведения писателя (в центре стояли «Деревня» и «Суходол», но теперь переводчики обратили внимание также и на ранние рассказы, и на цикл «Темные аллеи», и, конечно, на роман «Жизнь Арсеньева»). Однако важно не столько количество переводов, сколько их художественный уровень. По установленной в те годы системе в переводах обычно участвовало два человека: знаток языка, отвечающий за точность перевода, а также писатель, стремящийся передать все литературные достоинства текста. Так, в переводе романа «Жизнь Арсеньева» принимал участие известный писатель Штефан Аугустин Дойнаш, а переводы некоторых рассказов из «Темных аллей» принадлежат одной из лучших переводчиц — Валерии Садовяну.
Таким образом, была создана основа для историко-литературного восприятия личности русского писателя. К этому времени мне тоже посчастливилось заниматься переводами из Бунина, а кроме того, написать несколько статей: о его поэтическом творчестве, о крестьянской теме в его прозе, о художественных особенностях его поздних рассказов. Отроческие читательские увлечения приняли осознанный, целенаправленный характер, и родилась мысль написать монографию о Бунине. В какой-то мере она была подсказана во время написания предыдущей книги — о Толстом. Книга Бунина «Освобождение Толстого» не только глубоко взволновала меня, но и вызвала желание написать что-то подобное об авторе, глубже понять и объяснить личность Бунина и значение его творчества, показать трагизм судьбы этого глубоко русского писателя, вынужденного провести последние три десятилетия своей жизни на чужбине.
Изучение первого этапа творческого пути писателя, дореволюционного, требовало, кроме ознакомления с журнальной и газетной критикой (что прекрасно обеспечила работа в Ленинке), и обращения к архивам, в первую очередь к переписке Бунина. Письма дореволюционных лет сохранились в основном в России. В 1960—1970-е гг. многое уже активно печаталось российскими исследователями (А. Бабореко, О. Михайлов, С. Гольдин и др.), но оставалось немало и не вошедшего в научный обиход. Что-то можно было найти в рукописном отделе Ленинки (письма П. Гайдебурова) и в библиотеке им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (письма к А. Коринфскому). Часть писем брата Юлия Алексеевича, а также самого Бунина к нему или к Телешову, находились в архиве Института мировой литературы им. Горького, где отзывчивая и милая Людмила Кирилловна Куванова позволяла продолжать работать даже после закрытия архива. А ведь работа требовала много времени: ксероксов не было, все переписывалось от руки. Но наиболее осязаемые результаты дала поездка в Орел. В музее им. Тургенева хранились письма Бунина, много газетных вырезок, частично присланных Верой Николаевной, некоторые рукописи, в том числе и не напечатанные, подшивка газеты «Орловский вестник», ряд дневниковых записей. Всем этим заведовал необыкновенный человек — Александр Иванович Понятовский, энтузиаст, готовый всегда и всем помочь. Он жил там же, при музее, и жил этим музеем, полностью отдаваясь своей работе.
Работа в этих библиотеках и архивных фондах дала богатый материал, открывавший много нового для иностранного читателя (т. е. румынского), к которому обращалась моя книга. Однако мне это не казалось достаточным. Нельзя было восстановить творчество Бунина во всем его значении, не представив полную и объективную картину его развития в эмиграции, а монографии, вышедшие в СССР, страдали предвзятостью. Хочу уточнить: основным побуждением было вовсе не желание полемизировать, опровергать или утверждать свой приоритет, а глубокое убеждение, что пример Бунина — это редкий случай таланта, сохранившего свою свежесть и блеск вопреки возрасту и отсутствию непосредственного контакта с изображаемой действительностью. Произведения Бунина доказывают, что тоска по родине, своеобразный поиск утраченного времени могут оказаться мощным поэтическим стимулом.
Кроме того, я поставила себе задачу восстановить по мере возможностей то литературное и человеческое окружение, тот воздух, краски, запахи, в которых его произведения родились. И для этого казалось необходимым (даже если это трудно было осуществить) поехать туда, где писатель провел годы своей эмиграции.
Задача облегчалась тем, что я проживала в Румынии, работала в Бухарестском университете, была членом Союза румынских писателей и в период «либерализации» (пришедшийся на конец 1960-х) смогла получить в начале января 1970 г. короткую командировку в Париж для написания задуманной книги.
В те годы еще можно было найти людей, которые помнили Бунина. О том, что в Париже до сих пор живут Борис Зайцев, Леонид Зуров, я знала, но общих знакомых с ними у меня не было. Кроме того, меня привлекала мысль, что в Париже мне, быть может, удастся восстановить в какой-то мере атмосферу эпохи, литературной жизни при помощи журналов и газет — русских и французских. |