6
4 ноября была назначена присяга новому императору.
Все мужчины отправились в собор и в приходские храмы.
Варвара Владимировна, отпустив со двора прислугу, оставила странную записку: «Уезжаю, Ваня, не поминай меня лихом...» и, захватив кое-что из своих вещей, бежала из Полтавы, а чтобы замести следы, заняла у друга-идеалиста денег на проезд в Петербург, объяснив ему, будто бы она хочет «поступить на курсы, а Ваня не соглашается...»
По возвращении домой братья увидели беспорядок в спальне и нашли записку...
Есть запись Ивана Алексеевича: «Вскоре приехал Евгений. С ним и Юлием в Огнёвку».
Иван Алексеевич на службу больше не ходил. Юлий Алексеевич, беспокоился, когда он оставался один дома. Решил выписать Евгения, чтобы тот увёз младшего брата к себе. Но и Евгений один не решился ехать с ним. Тогда друзья, посоветовавшись, устроили Юлию Алексеевичу отпуск, и в декабре братья двинулись в путь, не оставляя младшего ни на минуту одного.
Он настойчиво требовал, чтобы они остановились в Ельце. Старшие братья долго отговаривали его, но в конце концов уступили, и ему пришлось еще раз пережить на крыльце дома Пащенко тяжкую минуту. Отворил ему дверь сын доктора и, волнуясь, резко сказал, что «адреса сестры они не знают, а родители не желают его принимать...»
Из Ельца братья поехали на Бабарыкино, в Огнёвку, где уже собралась вся семья Буниных.
Легче всего было Ивану Алексеевичу с отцом, который без всяких слов умел его успокаивать, иногда брал гитару и тихонько напевал приятным голосом старинные русские песни. Только раз он сказал ему: «Помни, нет больше беды, чем печаль...» И в последние месяцы перед своей кончиной Иван Алексеевич очень мучился о последних годах жизни отца. Он представлял, в каких условиях он жил и в каких условиях застала его смерть среди снегов, без медицинской помощи, а болел он тем же недугом, каким и Иван Алексеевич. Вспоминал же он всегда его с несказанной любовью, восхищался его образным языком, считал, что он унаследовал от него свой художественный талант, повторял часто его слова: «Всё в жизни проходит и не стоит слёз...»
Мать, конечно, страдала за сына и много молилась. Один Евгений едва сдерживал свою радость, что эта «история кончилась». Юлий уговаривал младшего брата поехать в Петербург: «Необходимо тебе завести личные сношения с редакторами, ты уже печатаешься в толстых журналах, а с тобой никто не знаком...» Советовал на обратном пути побывать и в Москве, познакомиться с редакторами «Русской Мысли» и «Русских Ведомостей». «У тебя ведь есть, — говорил он, — новый рассказ, написанный летом, «Тарантелла» («Учитель»), и его следует устроить получше...»
Особенно уговаривать и не было нужды: Иван Алексеевич сам рвался из деревни. Несмотря на горе, он в это время с особенной зоркостью и остротой ко всему присматривался, — всё его ранило с особой силой — и нищета деревни, и некультурность помещичьих домов, и какая-то отрешенность деревни от всероссийской жизни.
Удерживала его в деревне надежда, что он узнает о ней. И он оставался в Огнёвке до конца декабря, когда от неё пришло письмо, поражающее сухостью, какой-то неженской логичностью — точно она ушла из какого-нибудь учреждения, а не от близкого человека. Для меня ясно, что Лика — не Варвара Владимировна. На клочке бумаги Иван Алексеевич написал: «Лика вся выдумана». Только в самом начале Лика — девица Пащенко, но и то внешность её приукрашена, преувеличен рост.
Критик Кирилл Зайцев правильно написал: «Существовала ли Лика? Такой, как она изображена в романе — никогда. Но, переживая наново свою жизнь, поэт именно так её увидал, — создал её и наново влюбился в созданный им образ, — влюбился так, что испытывал блаженство и страдания любви и ревности».
Это верно. Он сделал Лику женственней, человечней. Повторяю, «Жизнь Арсеньева» не жизнь Бунина, а роман основанный на автобиографическом материале, художественно измененном. Лика умерла, а Варвара Владимировна благополучно вышла замуж за Бибикова.
Эти последние годы были ознаменованы в России неожиданными событиями: 1891 — голод; 1892 — холера; 1893 — начало переселенческого движения; 1894 — смерть Александра III и вступление на престол Николая II.
Полтавское земство, будучи передовым, горячо отзывалось на всё это. Молодому человеку было о чем подумать, слушая различные мнения, принимая участие в спорах, обсуждениях. Это больше университета! За жизнь в Полтаве у него окрепла начавшаяся в Харькове любовь к Малороссии, по нынешнему к Украине, которую он исходил и изъездил вдоль и поперек; бывал он со статистиком Зверевым на всяких опросах на местах, что позволило ему ознакомиться с населением и сравнить его с великорусским. Со Зверевым он ездил и на переселенческий пункт, откуда чуть ли не всё село тронулось в далекий Уссурийский край.
Главное же, что дали ему полтавские годы, это увлечение толстовством, то есть, возможность глубоко заглянуть в свою душу, подумать о Боге, о жизни и хоть недолго и не вполне — жить в духовно нравственном «послушании». Он скоро от толстовства отступил при одобрении самого Льва Николаевича, быстро понявшего, что это не для него.
За это время в Полтаве он снимался. Осталось три фотографии. О первой я писала. На второй фотографии, снятой в 1892 году, они стоят вдвоем — Варвара Владимировна в русском вышитом костюме, вероятно, в том, в каком он увидел её впервые. Она облокотилась на баллюстраду, полная, стриженая, в пенсне, что не гармонирует с её нарядом, черты лица у неё правильные, взгляд твердый, уши крупные, шея короткая. Он стоит, заложив руки назад, в пиджаке, в крахмальной с отложным воротником рубашке, галстук маленький, черный. Прическа изменена на косой пробор, волосы пышные, глаза большие, грустные, тонкие усы. Всякий, взглянувши на этот портрет, почувствует, что эти люди очень разные и по восприятию жизни, и по своим стремлениям.
Третья фотография — группа. К Буниным приехала в 1893 году Сашенька Померанцева, вероятно, разошедшаяся с Шелиховым, и гостила у них. Может быть, ей хотелось тоже устроиться в полтавском земстве, а, может быть, она была послана из Ельца посмотреть на семейную жизнь молодых Буниных.
Кроме неё, в группе стоит Юлий Алексеевич, еще худой, умное тонкое лицо, усы и бородка клинышком. Впереди сидят «Варварка» и Иван Алексеевич. Она с прошлого года похудела, лицо стало тоньше и в глазах через пенсне чувствуется тревога. На ней шелковая длинная черная юбка с рюшем на подоле и светлая баска. На этой карточке она красивее, чем в русском костюме. Иван Алексеевич одет так же, как и на предыдущей фотографии, так же причесан, но лицо более возмужалое. Сидят они рядом, но как-то отдельно.
Варвара Владимировна недооценивала дарования Бунина и переоценивала одаренность Бибикова. Кроме того, тот был покладистым, ему был всего 21 год, и она чувствовала над ним свою власть, авторитет. |
