И. А. Бунин познакомился с А. И. Эртелем в октябре 1895 года в Москве, будучи молодым еще писателем, и между ними установились дружеские отношения, которые не нарушались ничем в дальнейшем. Эта дата устанавливается по неопубликованным письмам Бунина.
После продолжительного пребывания в провинции (в Орле и Полтаве, где прошли его юношеские годы) Бунин в 1895 и 1896 годах, приезжая в столицы на более или менее длительное время, завязывал здесь знакомства со многими писателями.
В конце октября по пути в Петербург он на несколько дней остановился в Москве, встретился здесь со своим другом поэтом И. А. Белоусовым и с писателем Л. М. Медведевым, вел переговоры с редактором «Русской мысли» В. А. Гольцевым и редактором-издателем этого журнала В. М. Лавровым о печатании рассказа «На даче» (первоначально озаглавленного «Сутки на даче»).<1>
Сообщая брату Юлию Алексеевичу о своих хлопотах в Москве относительно рассказа, Бунин писал о знакомстве с Эртелем: <2>
«...Белоусов уговорил меня, хотя мне вовсе не хотелось, идти пить чай в Большой московский трактир. Там стоит теперь Эртель, и я послал ему визитную карточку, не позволит ли он навестить его? Ответил, что очень рад и т. д., и я пошел к нему. Познакомились, но я просидел очень мало с ним, так как Белоусов остался один. Эртель мне чрезвычайно понравился. Был со мной очень ласков, говорил, что он знает меня и что я очень заинтересовал его своими очерками в „Русском богатстве“,<3> что они с Михайловским нынче летом много говорили про меня и т. д. Просил в воскресенье прийти к нему. Нынче искал знакомых. Но к кому пойти? Был в „Русской мысли“, Гольцев был чрезвычайно мил, но пер галиматью, говорил, что „Сутки на даче“ написаны очень живо, но эскизно и самое построение рассказа искусственно — все подогнано к тому, чтобы был вечер с толстовцем, и в конце концов оставил рассказ еще на две недели — пусть, говорит, прочтет Лавров и окончательно решит, будут ли „Сутки на даче“ напечатаны в „Русской мысли“.
Как видишь, дописываю письмо в вагоне. Еду в Птб. Был у Эртеля, очепь недолго, поболтали. Видел Медведева — все такой же. Из Птб. тотчас напишу тебе. Ну, а пока прощай. Горячо, горячо целую тебя, дорогой друг!
Твой И. Б.»
Вскоре Бунин подарил Эртелю первый сборник своих рассказов «На край света», выпущенный в январе 1897 года в Петербурге издательницей О. Н. Поповой. В ответ Эртель писал Бунину<4> 27 января 1898 года:
«Книгу свою — „Смену“ — я высылаю Вам завтра же в заказной бандероли и еще раз благодарю Вас за Вашу. Вы, конечно, поверите мне, что рассказы, собранные в этой Вашей книге, доставили мне истинное и большое удовольствие. Так приятно ведь встретить что-нибудь свежее и молодое в известных и скучных плоскостях нашей отечественной словесности последнего времени... Я не хочу и не стану преувеличивать художественное значение Вашей работы; но в них — несомненная и, местами, тонкая наблюдательность, подлинное поэтическое чувство, искреннее и человечное мировоззрение... С такими задатками в даровании можно смело работать и смело рассчитывать на достижение более яркой и сильной художественной индивидуальности.
Мне кажется, что Вы не нашли еще себя. По крайней мере это чувствуется в неровной манере Вашего письма. В мягкую, нежную и задумчивую живопись, в неясно определенные контуры, в намеренно слабые, точно на старинных гобеленах, краски вдруг врываются резкие штрихи, тоны яркие до крика — иногда весьма жизненная, но недостаточно сгармонированная с общим колоритом авторского таланта пестрота. Дымка грустной мечтательности по временам прерывается неприятно шумной сценой, грубой — в художественном смысле — тенденцией, теоретической выходкой... Впечатление, в свою очередь, получается неровное и часто причиняющее досаду».
По словам Эртеля (как пишет он далее в этом письме), рассказ «Тарантелла» — один из лучших рассказов в сборнике. «Все тут, по-моему, совершеннейшая правда. Тип (учителя) нарисован смело, объяснен правильно, включая и его „падение“, а тем не менее чем-то коробит этот рассказ — я думаю — чуждым Вашему таланту „реализмом“, отсутствием поэтической перспективы, воздуха, как говорят живописцы, того воздуха, что смягчает назойливую грубость и чрезмерную „правдивость“ вещей. Иными словами — „правда“-то рассказа только внешняя, та самая, что видна обыкновенному, „обывательскому“ глазу — одним словом это — правда превосходно написанной корреспонденции, а не художественного произведения. И совсем другое Ваш крошечный, прелестный рассказ „Кастрюк“, выдержанный весь в мягком, задумчивом тоне, весь вытекающий из интимных особенностей Вашего таланта, из Вашей художественной индивидуальности. Мне думается, „манера“, в которой написана эта вещица, именно и есть Ваша настоящая манера, а все остальное — „от лукавого“».
Позднее, когда Бунин был автором нескольких книг стихов и рассказов и его мастерство прозаика, поэта и переводчика достигло большого совершенства, Эртель с большой похвалой отозвался о его поэтическом творчестве.
«Заранее тронут и благодарен за Ваше намерение прислать мне свои стихи, — писал Эртель о сборнике „Листопад“ 17 марта 1901 года, — до которых, надо признаться, я большой охотник, то есть люблю Ваши стихи, простые, без нынешних выкрутас и сверхъестественных напряжений фантазии и языка. От Ваших стихов на меня почти всегда веет свежестью и простотою нашей милой природы».<5>
Бунин, со своей стороны, ценил у Эртеля его знание народа и удивительный по разнообразию и красоте язык. Он не раз писал об авторе «Гардениных», в 1929 году написал воспоминания о нем, которые печатались в зарубежных изданиях.
«Он теперь почти забыт, а для большинства и совсем неизвестен, — начинает Бунин свои воспоминания. — Удивительна была его жизнь, удивительно и это забвение. Кто забыл его друзей и современников — Гаршина, Успенского, Короленко, Чехова? А ведь в общем он был не меньше их, за исключением, конечно, Чехова, а в некоторых отношениях даже больше.
Двадцать лет тому назад, в Москве, в чудесный морозный день, я сидел в его кабинете, в залитой солнцем квартире на Воздвиженке и, как всегда при встречах с ним, думал:
— Какая умница, какой талант в каждом слове, в каждой усмешке! Какая смесь мужественности и мягкости, твердости и деликатности, породистого англичанина и воронежского прасола! Как все мило в нем и вокруг него: и его сухощавая, высокая фигура в прекрасном английском костюме, на котором нет ни единой пушинки, и белоснежное белье, и крупные с рыжеватыми волосами руки, и висячие русые усы, и голубые меланхолические глаза, и янтарный мундштук, в котором душисто дымится дорогая папироса, и весь этот кабинет, сверкающий солнцем, чистотой, комфортом! Как поверить, что этот самый человек в юности двух слов не умел связать в самом невзыскательном уездном обществе, плохо знал, как обращаться с салфеткой, писал с нелепейшими орфографическими ошибками?».<6>
Бунин восхищался «свободой и ясностью ума и широтой сердца» <7> Эртеля, его «кипучей внутренней и внешней деятельностью».<8> В его произведениях он находил неприкрашенные картины из жизни крестьянства, отвечавшие его собственному отношению к русской деревне.
<1> Рассказ впервые был напечатан в сборнике: Ив. А. Бунин. На край света и другие рассказы. СПб., 1897.
<2> Письмо без даты. Начало автографа утеряпо. По содержанию оно может быть точно датировано 29—30 октября 1895 года. Хранится в Государственном музее И. С. Тургенева в Орле.
<3> Очерки, напечатанные в «Русском богатстве», о которых упоминает Бунин,— «Кастрюк», «На хуторе» и «Неожиданность» (позднее озаглавленный «Вести с родины»).
<4> Автограф письма хранится в собрании рукописей К. П. Пушешниковой — вдовы племянника Бунина Николая Алексеевича Пушешникова (1882—1939), известного своими переводами Киплинга, Голсуорси, Дж. Лондона и Тагора.
<5> Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, ф. 429, карт. 3, ед. хр. 15.
<6> И. А. Бунин. Воспоминания. Париж, 1950, стр. 171—172.
<7> Там же, стр. 180.
<8> Там же.
|
